небо

***

Разутый порог. Искрит горюн-июнь.
А во дворе исподнее да пироги.
В окошках ни зги и никто не дрогнет.
Зоркость в излёте.

Домашний концерт для губной гармошки и листьев за…
в подзорную глушь уносит.

Дворняга шипит и гаснет, скребётся графит.
Горчит ребёнок —
Слышно, горчит ребёнок там, на бетонной просеке.
Между домов ребёнок молчит.

Я жизнь провожал.

Я жизнь провожал замурованным лёгким челом,
Чудесная песня корячилась в горле,
И день покрывался пчелиной шуршащей парчой.

Природная песня мужает.

Природа.

А вот где цвела, а вот куда воздух гребла,
Лекальную долю по мне на меня примеряла.
Из воска свободного крупнорождённая мгла
Во мне магистральным свеченьем, сверлом обмирала.
И мама вокруг обмерла,
Отъятая от материнства.

Разорванный свет колыбельный убит,
Разорванный лоб свербит.
Раскрывается мужество песней и присно.

Я обувь не снял.

Серчают уже незнакомые жители.
Нету кого отрицать,
Нету принять. Детство меркнет, мерцает, мерца…
Вот я встречаю повсюду маму мою и отца,
Как только их след потерял.
небо

Итоги «Кинотавра»

Молодая кровь определила настроение 24-го сочинского смотра, но авторские голоса не рычали, не выли у стен чиновничьих покоев и не взывали к обезбоженному небу с обвинениями в одиночестве. Данный этап в их эмоциональной истории пройден. Лично меня этот факт ошеломляет: что-то переменилось в воздухе. Все битвы проиграны, страна сами знаете где, мир сами знаете как, огромная планета Меланхолия ударила нам в сердце где-то под Челябинском, Елена убила своего мужа и пустила варваров в столицу нашей родины. Вожделенная идея конца света вот-вот материализуется (ведь так жить нельзя — уверены мы). Но проходит год, другой, и длить эту ноту напряжения уже невозможно, так уж устроена человеческая психика.
небо

про фильм «Интимные места»

Интимные места — это, в общем-то, не метафора. Речь идет не о страшных тайнах, не о болезненных точках внутреннего мира, не о скелетах в шкафах и не о заповедных островках подсознательного, которые не покажешь другу, не поведаешь о них за бутылкой. Речь именно о полномочных представителях всего этого личного, частного, теневого и непрозрачного — об интимных местах. Буквально. На второй минуте фильма Юрий Колокольников, красивый блондин под два метра ростом, честно об этом заявляет: «У нас тут, простите, про х*и и пе*ды. Или пи*ды. Как правильно?»
небо

***

Во рту лузга древесная мерцает —
овраг открыт.
Когда заговорит непроницаемый
народ коры,

огромное арго на волю выблюет
ничей овраг
и скрежетать прожорливою лингвою
начнёт желвак.

Трепло его безжалостное, жвальное
нас измельчит
и поглотит; слюною провожальною
почтит.

И вот тогда глухим флективным жжением,
корней раздробленным огнём
в их словарях зажгутся наши отражения,
мы зависть вызовем своим уничтожением
и оживём.

небо

***

Загородив мигреневым руном,
Я тут же одеревенел и замер.
Окно и дом вокруг напоминали мне с трудом
Построенный гекзаметр.

Развилка в облаке работала чуть свет,
Стояла в будущее синяя скамейка.
Мне принадлежала цифра лет,
Оса и жестяная лейка.

Туда, где я качаюсь и стучу
По крыше веткою, мне путь заказан.
Но если вдруг подставится лучу
Зеница лиственного глаза,
Я, кажется, оттуда блик заполучу.
Я — молодой, счастливый, безобразный.
небо

***

Тугой раствор людей и кораблей
Пронизывает зорьная рапида.
Над хрустом и мостом морских полей
Стоит гнедая панихида.

Крутой кусок скалы и не скалы,
А косточки бескровного корыта
Рукой бумажной скалится. Столы
И стены обездвижены, размыты.

Смуглянкой-корочкой карается раскат,
Курится пламенем осколочное поле.
(Растворный пасынок, пустой триумвират
Лица, лица, необретённой воли.)

Скитается по морю скороход,
Смеркается чудесная лачуга.
Начни обратно путевой обход.
Отдай свой хлеб, отвергни друга,

Отведай голоса — он кроток и горяч.
Отверзни просеки свои, глухая чаща.
Стремится вырваться из кожи мяч —
Стать вздохом, буквою свистящей.

Канат вразвалочку свивается в поток,
Поток глодают муравьи и камни.
Вот я лежу, смотрю на потолок.
Куда мне?
небо

***

Грохотанье творящего атома,
Посвист веточки, крик головы
Заглушают раскаты изъятого
Из расселины злой синевы,
Извлечённого, будто из времени,
Повивального, как высота,
Человечье-овечьему темени
Принадлежного плача стыда.
небо

***

Что-то вроде воды и возмездия
Вознамерится вплыть в равелин,
Залепляя глухие отверстия
Звуком плавленым, как пластилин.

Отоваренный — значит, доверенный —
Отучает от слуха народ,
Круговою порукой измеренный
И подкупленный наперечёт.

Соловьиную песнь ястребиную
Заволочь не получится, друг, —
Золочёную и истребимую
И пронзающую, как испуг.

Расскажи мне о подлости, друг.
небо

ипподром

Вот цокотом очерченный овал.
Над ним большой белеющий провал
безжизнен.
Смотреть не хочется. Невидимый гудок
плюётся копотью. Зацикленный гнедок
копытом брызжет.
А облако спускается, снежа,
с глухого нежилого этажа
на площадь,
где крепкую слоёную крупу
трамбуют торгаши и где стопу
не ставит лошадь.
По кругу мечется жилое колесо
и тычется туда, где сквозь песок
проступит время.
Но ты, копытным зреньем копошась,
увидишь над собою только грязь
и темень.
небо

итог

Так вот где ты крылась, моя отвага.
В словах.
На моём пути —
где вязнет нога,
одна бумага
позволяет пройти.